Пуськи бятые: конец авангарда
А. Застырец
Отгремели новости с суда над Пусси Райт, приговор вынесен — увы, мы вновь увидели победу государственного испуга над здравым смыслом, — но проблема осталась нерешенной. Я не буду касаться правовых вопросов, уместности опоры обвинения на решения Трульского и Лаодикийского соборов христианской церкви (на минуточку, четвертый и седьмой века, да и не на территории РФ) при одновременном игнорировании норм Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1846 г. и Уголовного уложения 1903 г. Российской Империи (ближайшего историческо-правового аналога, четко описывающего подобного рода деяния — до трех месяцев за непристойное поведение в церкви), это дело правоведов. Меня лично очень интересует вопрос о художественном аспекте акции, предпринятой панк-группой, иначе говоря: действительно ли действо в храме Христа Спасителя было произведением искусства, или — насколько оно все-таки было произведением искусства?
Есть убедительные и хорошо аргументированные высказывания экспертов, подтверждающие художественный характер акции. Например, искусствовед Андрей Ерофеев, комментируя выдвижение Пусси Райт на премию Кандинского, подробно обосновал это решение в интервью газете «Взгляд» (см. http://vz.ru/culture/2012/8/13/593217.html). По его оценке, это типичный для современного европейского искусства арт-активизм, то есть политически ангажированный перформанс, использующий стилистику нью-вэйв. «…Это только в нашем здешнем контексте Pussy Riot выглядят хулиганками и маргиналами, а с европейской точки зрения они скорее говорят на том же языке, на котором говорит истеблишмент», — пишет он, — «…Акция Pussy Riot обучает формам художественного взаимодействия с обществом и властью. Именно этим я и объясняю такую острую реакцию власти». Более того, подобные произведения обязательно предполагают резкую и даже болезненную реакцию со стороны общества и сил правопорядка; если их нет — произведение не удалось. В данном случае, судя по результату, акция Пусси Райт по своему уровню вполне достойна номинации на престижную премию.
С другой стороны, российское общество не восприняло акцию как именно художественную. Это подтверждают и мои собственные наблюдения текущих высказываний в пространстве российских блогов (которые давно перестали быть уделом прозападно ориентированной интеллигенции), и анализ Леонида Каганова из «Эха Москвы» (см. http://www.echo.msk.ru/blog/echomsk/921412-echo/ или личный блог автора http://lleo.me/dnevnik/2012/08/19.html)", попытавшегося разделить все известные ему высказывания людей искусства (музыкантов, писателей, деятелей театра и кино), а также видных блоггеров и политических деятелей на три группы: 1) одобряют акцию; 2) просят о помиловании; 3) требуют наказания. На 19 августа из более чем двух сотен высказываний, в том числе выразившихся в подписании открытых писем «за» и «против», в первую графу попало… одно. Причем имя достаточно предсказуемое в силу своей близости по духу к Пусси Райт — это известный трэш-металл рокер Сергей Троицкий («Паук», группа «Коррозия металла»).
Получается, что именно эстетическую сторону акции аудитория восприняла гораздо хуже, чем политическую направленность или антиклерикальный вызов. Состоялось ли в таком случае художественное высказывание, или, точнее, стало ли это авторское высказывание художественным? Где лежит та самая граница, отделяющая искусство от всего остального и по какую сторону этой границы оказались сами Пусси Райт?
А может, и вправду, такой границы вовсе нет? Как разделить искусство и политику, искусство и духовность (скажем так, чтобы не употреблять зарегистрированные торговые марки «религия» и «вера»), искусство и нравственность? Ведь любой поступок человека в реальной жизни несет в себе всю гамму смыслов, которыми этот поступок можно наделить. Можем ли мы требовать от художника полного «очищения» его произведения от идеологии, морали и т.д. и какое такое «чисто художественное» из этого должно получиться?
Конечно, не можем и не должны. Но граница между художественным и внехудожественным все равно существует. Искусство существует благодаря этой границе. Она конвенциональна, иначе говоря, в каждый момент времени-пространства (если угодно, хронотоп) мы твердо знаем, что является искусством, а что нет (я не буду повторять примеры из учебника). В целом границы искусства на протяжении веков расширялись, втягивая новые объекты и способы выражения художника.
Однако до начала ХХ века этот процесс происходил достаточно медленно и постепенно. Лишь художники авангарда выдвинули задачу сознательного эпатажа публики как собственно своими произведениями, так и манерой выступлений с целью активно раздвинуть границы искусства. При этом формы художественной дискуссии стали пересекаться с формами дискуссии политической. Действительно, если вдуматься в строки Аркадия Застырца, вынесенные мною в эпиграф, то и не вдруг сообразишь, кто кого копирует: Маяковский в желтой кофте, стоящий на рояле, или Ульянов-Ленин, взобравшийся на башню броневика? Да и говорят-то примерно одно и тоже… Новые «технические» виды искусства, полыхнувшие в двадцатом веке — фотография, кино, телевидение — тоже внесли свой вклад в размывание границы между «искусством» и «жизнью», такой отчетливой еще недавно. В результате «второй волны модернизма» (послевоенной) искусством стало считаться практически что угодно, если это объяснить как искусство. Естественной реакцией на этот художественный беспредел стала ситуация постмодерна, фактически — аналог социальной толерантности, позволившей художнику свободно выбирать средства для выражения (от самых архаичных до остроактуальных), в результате чего ситуация еще более усугубилась.
Но не будем забывать, что общий закон функционирования искусства остался незыблим. Я бы сформулировал его так: «чем более авангардно художественное высказывание, тем уже аудитория, согласная считать это искусством». Поэтому Маяковский, стоящий на рояле в окружении… — ну, сколько там было зрителей? Человек пятнадцать? — это вполне адекватное художественное высказывание для подготовленного зрителя, специально собравшегося на его выступление. А вот акцию Пусси Райт, ориентированная через Интернет-ресурсы на многомиллионную аудиторию, увы, приходится признать безнадежным провалом. Политическая направленность их высказывания аудиторией была считана безупречно. Антиклерикальная — если таковая действительно предусматривалась авторами акции, а не была домыслена зрителями ролика по аналогии с политической составляющей — вполне успешно. А вот собственно художественное содержание акции осталось вне понимания большинства зрительской аудитории. Именно российской аудитории, поскольку у более привычного к подобным формам западного зрителя отклик был куда более благоприятным. Тот ли это эффект, на который рассчитывали участницы «панк-молебна»? Сомневаюсь.
Реакция власти оказалась неадекватной в еще большей степени. Даже если принять процитированный выше анализ А. Ерофеева, уверяющего, что для полного успеха арт-активист «непременно пострадать должен», вряд ли участницы планировали такую меру страдания, как два года лишения свободы. Что же касается обучения общества и власти новым формам взаимодействия… к счастью, не произошло и этого.
Когда Леонид Ямпольский («Новое время» №25 (252), август 2012, или http://www.newtimes.ru/articles/detail/55977) говорит, что на сложное художественное послание Пусси Райт, в котором он выделяет три слоя смыслов, власть ответила абсурдом, то есть высказыванием, смысла начисто лишенным — с этим можно согласиться, если рассматривать оба высказывания именно как художественные. Потому что политический-то смысл судебно-властного решения вполне внятен, я думаю, каждому россиянину. Но задайтесь вопросом — что могло бы произойти, если бы власть всерьез приняла правила игры Пусси Райт и ответила на них в той же самой стилистике?
Пресс-конференция главы территориальной избирательной комиссии шла уже полчаса, и атмосфера постепенно накалялась. Наконец, до микрофона дорвались журналисты.
— Я правильно понял, что по мнению избирательной комиссии, выборы прошли в соответствии с законом?
— Абсолютно верно.
— А как же тогда вы объясните многочисленные факты нарушений? Вот, например, на участок № 362 прибыло восемь — восемь! — автобусов с жителями области, вообще не прописанными в городе… И они голосовали с песнями и танцами малопристойного содержания, некоторые, по свидетельству очевидцев, были нетрезвы…
— Ну, праздник же все-таки. Да, была такая акция, я сам затрудняюсь ее определить — я не искусствовед, но мои эксперты утверждают, что это был хэппининг с элементами флешмоба. Мы, кстати, тщательно проверили эту группу лиц, у них открепительные оформлены по всем правилам.
— А массовое исчезновение бюллетеней на участке № 412? Там оказалась лишняя урна, как это могло произойти?
— Это была не «лишняя», как вы выражаетесь, урна, а инсталляция арт-движения «Страна дУРАков». Да, им действительно удалось так правдоподобно имитировать антураж участка, что некоторые избиратели путали их произведение искусства с настоящей урной для голосования. Явно видна интенция к гиперреализму, как выразился наш искусствовед. Но не будем же мы подсчитывать голоса, поданные в неопечатанный ящик, в котором на момент начала голосования уже находились какие-то бумаги, имитирующие избирательные документы? Это было бы прямым нарушением закона о выборах.
— Хорошо, а захват группой лиц в форме ОМОНа наблюдателей на участке № 666?
— Да что вы говорите! В форму бойцов ОМОН никогда не входили розовая балаклава с рогами и хвост сзади! Это были черти. Они, действительно, разыграли похищение наблюдателей, отвели их в специально подготовленное помещение неподалеку, декорированное под преисподнюю, усадили на сковородку… дайте, пожалуйста, ролик, который режиссер этого веселого хэппининга выложил на Ю-Тьюб… видите, сковорода диаметром четыре метра, а на ней наблюдатели в цепях… обратите внимание, сковородка пенопластовая, ни огня под ней, ни масла нет, противопожарная безопасность соблюдена, стены украшены бумажными языками пламени… огнетушитель в помещении присутствует… черти танцуют и поют…
— Хорошо, балаклава и хвост — это не форма. Но почему остальная одежда чертей так похожа на форму ОМОН?
— А как еще наблюдатели от оппозиционных партий представляют себе адские силы зла? Вы блоги-то читаете? По-моему, это удачный образ. Художественный. Никого же не били, не пытали… Подержали на сковородке и выпустили.
— Выпустили, но к этому моменту подсчет бюллютеней на участке был уже закончен… Кто это организовал?
— Художники работали при поддержке Центра актуального искусства при мэрии.
— То есть эта преисподняя для наблюдателей была устроена на государственные деньги?
— А вы считаете, что государство не должно поддерживать культуру? Пусть и в ее ультрасовременных, непривычных пока формах? — председатель избиркома грустно улыбнулся в окладистую бороду и сверкнул очками. — Нет уж, современное искусство так современное. Так-то. Подудоньтесь, пуськи бятые.
Уж простите мне, господа читатели, вставной фельетон в русле антиутопии (лучше сам себя классифицирую, пока искусствоведы не успели).
Если серьезно, то меня смущает в обсуждаемой акции еще один момент. Тенденция превращать художественное произведение в прямое политическое высказывание — это, господа, чистой воды социалистический реализм. Или не реализм, а какой-то его аналог, использующий остроактуальные формы; впрочем, хрен редьки не слаще. То есть это именно то, чему сознательно противостояло мое поколение, взрослевшее в годы «развитого социализма». Постмодернистами, «наивными художниками», культурными традиционалистами, авангардистами и т.д. мы становились отнюдь не оттого, что нам реализм не нравился. Нам не нравилась директивно определенная политическая составляющая, вписанная в рамки официально одобряемого стиля, именуемого «социалистическим реализмом». И очень сильно не нравилось, что сплошь и рядом этой политической составляющей оправдывалась полная художественная беспомощность.
Время бесшабашного авангарда кончилось. Возможно, лишь на какой-то срок. Но за последнее столетие искусство захватило пространства больше, чем может освоить зритель и читатель. И попытки руководствоваться идеями авангарда — что отечественного вековой давности, что актуального западного — не срабатывают. Даже в рамках такой удачной провокации, всколыхнувшей общество и власть, как акция Пусси Райт.
И поэтому я считаю, что в ситуации постмодерна на первый план для художника выходят не попытки раздвинуть границы искусства, как сто лет назад — тогда подобные эксперименты еще были самоценными, — а, напротив, попытки удержаться в границах искусства. Нащупать эту границу и остаться в пределах художественного, как бы остры ни были остальные составляющие твоего высказывания — нравственные, идеологические, духовные… любые. Не соскользнуть во внехудожественную реальность, не дать аудитории проинтерпретировать себя как политика, морального учителя или гуру лайфхакинга. Это получалось нехорошо даже у великих. Вспомним Толстого с вегетарианством, Конан-Дойля со спиритизмом и Солженицына с политическими проектами. Как-то надо стать старше, различить в себе верующего, гражданина и художника, а не валить в одну кучу и не оправдывать одним второе и третье. «Мне так кажется», — как говорил один достойный киногерой.
Так что же в сухом остатке, в финальном диагнозе? В чем действительно виноваты Пусси Райт? Я думаю — в некритическом восприятии теорий искусства, основанных на идеологии и практике художественного авангарда 1900—1910-х годов. Сто лет назад эта теория успешно работала, порождая один шедевр за другим. Но время, увы, не стоит на месте. Провокационная форма, противостоящая мейнстриму «большого стиля» — вещь вполне логичная. Но та же самая форма в ситуации постмодерна приобретает совершенно иной смысл, или, как в данном случае, теряет смысл. Примерно как конная атака 100 лет спустя, когда у противника уже танки и штурмовая авиация.
Авангард потерял актуальность, потому что исчез мейнстрим в форме «большого стиля», которому можно противостоять. Постмодерн слишком многолик и коварен, слишком многое успел переобозначить, используя привычные имена для своих собственных порождений, чтобы ему можно было противостоять лоб-в-лоб. И началось это куда раньше, чем мы это поняли. В нем нет «тела», которое можно было бы уязвить вилами или пулей, а лишь определенные «сгущения смыслов», и вилы пишут по воде, а пули летят в молоко, куда не целься. Возьмите тот же фольклор или «народное искусство» — само их существование весьма проблематично. Сто лет назад остатки фольклора действительно еще скрывались по отдаленным деревням, хотя исследователи еще с 1880-х годов констатировали вытеснение традиционных песенных форм частушкой. Сегодня это поддерживаемый государством концертно-образовательный проект, профессиональные коллективы которого (Уральский народный хор, Кубанский народный хор и т.д.) исполняют музыку, написанную композиторами с крепким консерваторским образованием (то есть Баха-то они изучали), на авторские тексты о колхозах и тракторах (изложенные правильной силлаботоникой), да и хореографию им тоже не возле свинарника ставили. Плохо это? Да отчего же плохо, очень хорошо! Да, абсолютно неаутентично с исторической точки зрения. Но это пример, когда происходит чисто постмодернистское сгущение новых смыслов вокруг старого имени, порождая совершенно новую художественную реальность — вполне полноценную и имеющую свою благодарную аудиторию. Потому что нельзя в искусстве отделить «что это» от «как это работает».